***
В четвертом классе я сидела за одной партой с Витей Членовым. Это был добрейшей души пацан, высокий и крупный. Тогда он еще не понимал, почему все прыщавые старшеклассники ржут при виде его и называют членом. Тогда и я не знала, что такое член, не только Витя. И никто в нашем классе тоже. Мы не понимали, почему старшие смеются при виде Витьки. А он очень страдал, я это видела.
Математичка Валентина с лицом благочестивой Марты и большим животом, который она все время поглаживала сверху вниз непонятно зачем, поставила Витьке двойку в четверти. Витька заплакал, это было последней каплей после всех дразнилок. Я написала записку: «Эта Валентина сволочь, не плачь!». И подвинула тихонько ему, не сводя глаз с живота Валентины.
Пока Витька читал записку, Валентина одним махом перешагнула класс и подскочила к нашей парте. Что называется, спиной почувствовала, что про нее. Наверное, давно себя сволочью мнила... Я успела скомкать записку и сжать в кулаке. Валентина требовала отдать записку, но я не отдавала. Тогда она стала насильно разжимать мой кулак и разжала. В этот момент Витька выхватил у нее записку из рук, кинул в рот и съел. Валентина стояла красная и орала: вон из класса и родителей в школу.
Мы с Витькой с радостью выскочили в коридор. Он спросил: твои родители придут? Я сказала, что нет. Что моего папу уже год вызывают в школу за то, что я не приношу кал, так он и то не приходит... Витька засмеялся и спросил: а че ты кал не приносишь? Я принес!
Через три года Витька понял, почему его дразнили членом. И сменил фамилию на материнскую... Но все годы не мог забыть издевательств. И как-то грустно у него сложилась жизнь. Рано умер, почти сразу после выпуска.
Витька, я тебя помню. Как ты мою записку съел. Помню.
Поцелуи бывают разные
В школе я была влюблена в отцовского друга, талантливого журналиста и любимца женщин.
В него нельзя было не влюбиться. Собачьи припухлые глаза и талант. Когда отец приводил его к нам на обед, я открывала им дверь, и внутри у меня все обрывалось. Каждый раз. Он тоже очень любил меня, как ребенка.
Потом он развелся с женой и жил у нас какое-то время, со мной в одной комнате. Я потеряла сон и только смотрела на него спящего неподалеку, смотрела и смотрела...
Через годы, когда я уже расцвела и оформилась, я оказалась проездом в том городе детства и позвонила ему. Он обрадовался и пригласил встретиться. Впрочем, связь наша не прекращалась, мы переписывались время от времени все эти годы, и я знала, что с ним случилась беда. Во время удаления зубов под общим наркозом врач уронил вырванный зуб ему в трахею и скрыл этот факт от всех. И без того страдающий с детства от астмы, этот человек лишился одного легкого и стал задыхаться совсем. Врачи посадили его на гормоны, и бывший любимец женщин и меня превратился внешне в огромного, нереально толстого и ослепшего к тому же от гормонов мужчину.
Он со мной делился этим в письмах, и я знала, что уже никогда не увижу того, прежнего. Таким, каким он был в моем школьном детстве.
А по телефону, через годы, я услышала: ты приходи, но я сейчас страшный, Аллочка... Только не испугайся... Но приходи.
Да, он еще при этом не прекращал работать, и все тексты вычитывал через сильную лупу...
Я подошла к его дому, и мне навстречу из подъезда вышел он. Я умею владеть собой и надеюсь, что он не заметил моего ужаса...
Мы обнялись. Он взял лупу и сказал — вот ты какая, Алка, стала... Пойдем на кухню… На кухне мы пили кофе и ели запеченные им бутерброды с сыром. А он остался тем же, рассказчиком непревзойденным, все про Маринеско рассказывал и рассказывал. Сильно нервничал, еще поэтому. А я про Маринеско не слушала, а только смотрела и смотрела…
Перед уходом он вдруг взял в руки мое лицо и стал осыпать его поцелуями вперемежку со слезами. И сказал — спасибо тебе за все. Через год его не стало. Мне позвонили из моего детского города и сказали: он умер. Принял яд. Не смог больше так мучиться.
Ну это я к тому, что да, поцелуи разные бывают... Как и судьбы.
В соседнем подъезде нашего дома
В соседнем подъезде нашего дома давным-давно жила татарская семья. И было у них три дочери. Две любимые, а одна по имени Хуршида. Горбатая, худенькая, с вечным платком на голове. Не то неродная, не то просто нелюбимая. Все делала по дому, а ее били и били. В основном пьяный отец. А мать молчала, но как-то зло молчала. Поглядывая то на плачущую Хуршиду, то на спицы, которыми в это время вязала.
Однажды горбатую Хуршиду избили так сильно, что она сбежала из дома и просидела всю ночь зимой на скамейке в одном халате. Простудилась и стала сильно кашлять. Во дворе пошел слух, что у нее туберкулез, и все соседи боялись ее пускать в дом, чтобы не заразиться. А в родной дом ее больше не пускали.
Я привела Хуршиду к нам. Она была голодная, но ничего не просила. Во время обеда моя мама отсадила Хуршиду в другую комнату, отдельно от нас с сестрой. Мама принесла ей туда много еды, и она ела ее одна. Мама боялась, что мы с сестрой заразимся туберкулезом. Наверное, она была права. Все мамы, наверное, всегда правы.
А я не могу забыть, как горело мое лицо от стыда. От того, что мы испугались какого-то там туберкулеза. По мне — так лучше бы я им заболела, чем отсаживать человека, как прокаженного.
Как вспомню — исчезнуть хочется. До сих пор…
***
Стас Михайлов нам не нравится. А многим нравится, полные залы счастливых людей. Поет себе, пусть поет. И Ваенга пусть поет, ее многие любят, и Петросян пусть смешит с женой... И еще многие пусть... Потому что... Я вот что хочу сказать. Если человек любит Стаса Михайлова — это не значит, что он мерзкий человек. Он может быть прекрасным человеком. И даже подвиги может совершать.
Я знаю лично такого человека. Он пожилой, не очень здоровый, элитный рабочий на заводе. Стаса слушает, ТВ смотрит и всему верит, президенту смерти не желает явно... Футбол смотрит и матерится, как водится... Зовут его дядя Витя. И вот этот неутонченный дядя Витя — единственный во всем пятиэтажном доме каждую пятницу уже много лет берет на руки соседского парализованного парня, которому под тридцать, неподъемного, и тащит в ванну, и помогает несчастной матери помыть ее недвижимое дитя... Каждую пятницу, из года в год. Один во всем доме.
Правда, при этом Стаса Михайлова любит. Вот незадача.
Со мной в Тарту учился мальчик
Со мной в Тарту учился мальчик Саша, из-за которого все девочки возненавидели друг друга и желали друг другу чуть ли не смерти. Он был еврейским ребенком, с внешностью Яшки-цыгана из «Неуловимых» и молодого Пастернака одновременно. Неизменный красный свитер под горло, шевелюра из непричесанных кудрей, темный цвет лица, губы лошади и жгучие смеющиеся глаза. И талант, который не нужно проверять. Просто видишь человека и откуда-то знаешь, что да, талантлив.
Он любил разных девочек. Чтобы завоевать его внимание, они шли на разные ухищрения. Очередь была из всего филфака. Удар же нанесла незаметная маленькая девочка Нина. Которая как бы была вне этой очереди и попадалась ему на глаза, всегда опустив глаза и рассеянно улыбаясь в пол. Саша ее и выбрал. Потом ноги ей мыл, как она рассказывала.
Пока он ей мыл ноги, вся очередь из филологинь рыдала в подушки и называла ее сукою... Получается, что все они зря, как дуры, ходили с мытыми ногами. Потом Ниночка опустила глазки в другой пол, для другого, а потом удачно вышла замуж. Они такие, эти Ниночки, молодцы, в общем.
Сашка был хулиганом. Однажды он поджег в общежитии диван, и диван загорелся. Просто так поджег, посмотреть, как он будет гореть. Комендант общежития написала ректору, и ректор написал приказ об отчислении неблагодарного Саши, которого в родном Ленинграде никуда не принимали из-за пятой графы, а Эстония приняла... Не самого худшего ученика Юрия Лотмана и его супруги Зары Минц отчислили. К ним домой и пошел Сашка, рассказав о поджоге дивана и об отчислении.
Помогите, Юрий Михайлович, вы же понимаете, что это происки антисемитов... Юрий Михайлович засмеялся в усы и сказал: коллега, Вы хотите сказать, что диван подожгли арабские террористы? Но расстроился.
Сашку отчислили. Ректор с эстонской фамилией из одних гласных был неумолим.
Учеба без Сашки потеряла всякий смысл, да и жизнь тоже... Девочки залегли по кроватям, и по их лицам молча текли слезы.
Диван тогда заменили. А Сашку — никто не смог. Сегодня он известный русист в Германии, книжку его купила недавно. Женился, говорят, на баронессе... Так же непокорен, как его кудри в молодости. С самой Татьяной Никитичной Толстой спорит, наглец.
Читайте Аллу Лескову в "Этажах":
Алла Лескова родилась в 1956 году в Таджикистане. Детство прошло в Самарканде (Узбекистан). В 1973-1978 гг. училась в Тартуском университете на факультете русской филологии. Слушала лекции Юрия Лотмана, Зары Минц, Бориса Гаспарова. Защищала диплом у Зары Минц. Печаталась как журналист в различных изданиях Эстонии, Казахстана, России, работала редактором в академическом издательстве. С 1994 года живет в Санкт-Петербурге. Второе образование получила в СПБГУ, специальность «практический психолог». В этой области успешно работает более десяти лет .
Соломон Волков: «Пушкин — наше всё, но я бы не хотел быть его соседом»
Смерть Блока
Роман Каплан — душа «Русского Самовара»
Александр Кушнер: «Я всю жизнь хотел быть как все»
Наум Коржавин: «Настоящая жизнь моя была в Москве»
Этери Анджапаридзе: «Я ещё не могла выговорить фамилию Нейгауз, но уже
Поющий свет. Памяти Зинаиды Миркиной и Григория Померанца
Покаяние Пастернака. Черновик
Камертон
Борис Блох: «Я думал, что главное — хорошо играть»
Возвращение невозвращенца
Смена столиц
Земное и небесное
Катапульта
Стыд
Ефим Гофман: «Синявский был похож на инопланетянина»
Первое немецкое слово, которое я запомнила, было Kinder
Встреча с Кундерой
Парижские мальчики
Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи