В современной России ежегодно пропадают без вести около 120 000 человек в год

Один человек

Странная болезнь настигла Константина Михайловича Перемыкина. Перемыкин стал исчезать. Он исчез сперва из комментаторов глобальных сетей, утром следующего дня не пришел на работу. Его телефонный номер совершенно необъяснимым образом исчез из телефонных книжек его приятелей, сотрудников, одноклассников и бывшей жены. Перемыкин исчез из базы данных МГТС, баз федеральной и налоговой службы, ОСАГО, ГБДД и прочее. Перемыкин исчез как будто никогда не бывал, не рождался, не ходил в детский садик и районную поликлинику, не болел желтухой и вообще не болел. Исчезла его страховка и медицинская карта.

То есть Константин Михайлович исчез не так, как принято исчезать, когда ты исчез, а все тебя ищут, нет. Перемыкин исчез насовсем из человеческой памяти.

И это бы ладно, в конце концов что за дело нам всем до какого-то там Перемыкина, мы-то его не знали! Но… пожар, как известно, начинается с одной спички, а всякая эпидемия — с очага. И Перемыкин Константин Михайлович стал этим очагом.

Следом за Перемыкиным исчезла дочь его от прежнего брака Даша. За Дашей исчезла бывшая жена Перемыкина Клара, вместе с Кларой исчез ее второй муж, Семен Александрович, все, с кем этот Семен Александрович имел дела и знакомства, вместе с дочерью Дашей исчез весь ее класс, ее классная руководительница Ольга Михайловна, завуч, директор, физрук, гардероб, гардеробщица, дворник, охранник и, собственно, школа. Каждый ученик, пришедший в день исчезновения Даши домой, заразил исчезновением своих родителей, бабушек, дедушек, братьев, сестер. Вместе с бывшей женой Перемыкина исчезли продукты, которые купила она только что, а вместе с продуктами исчез продуктовый магазин на углу, в который она ходила, вместе с кассами и кассирами, исчезли троллейбусы и автобусы, библиотеки. Метро исчезло точно также, совершенно необъяснимо.

Исчезли бабушка и дедушка, прабабушка и прадедушка Перемыкина, с ними древние прародители до Адама с ребром его, то есть — все.

Эпидемия исчезновений распространилась мгновенно. Инкубационного периода почти не было. И хотя самолеты, автомобили и поезда, которые, как известно, служат скорейшему распространению инфекции исчезли тоже, эпидемию этот факт не остановил. После первой вспышки исчезновений в Москве, в течение пары дней были зафиксированы исчезновения более чем в шестнадцати странах мира. Вирус попал в регионы. Остановить эпидемию оказались бессильны все службы спасения, ибо тоже исчезли. Очень скоро исчезла из мироздания наша галактика, солнце, луна, и всё, о чем имел (хотя и смутные) представление Перемыкин: кинотеатры, торговые комплексы, страны, океаны, моря, города, острова, континенты, сама земля, всё живущее население, надежда на его продолжение и даже память о нем. Так, исчезновение, как и появление человечества, началось с одного человека. Только представьте, вообразите себе, какую цепочку хомо-несуществующих потянул за собою в прошлое с будущим всего один не пропавший, но именно исчезнувший человек! И нам, увы, совершенно нечем утешить исчезнувшего читателя, кроме того, что рассказ сей только предположение о значении и цене всего одной человеческой жизни. 

Дети горизонта

«Горизонт — воображаемая, недостижимая линия» — Почему? —спросил Ёлкин. Но взрослые умеют хранить молчание таинственно, когда не знают ответ: так, молчание — иной раз только тайна, скрывающая незнание. Ничего, дойду, — решил Ёлкин и, выйдя однажды утром из дачного домика, оставил бабушке с мамой записку: «Ушел к горизонту».

Идти оказалось долго. На краю пшеничного поля, где рассчитывал он, дойдя, повернуть назад, как из-под земли вырос скучный город, железнодорожная станция, рельсовые пути. Если сесть в автобус — скоро будешь на даче; мама с бабушкой поругают, конечно, но все равно будут рады. Рады — да, но обе скажут — мы же тебе говорили…

И Ёлкин пошел вдоль шпал, в ту сторону, где рельсы, смыкаясь, делались точкой, но из точки снова превращались в пути. Очень скоро он понял, что бабушка с мамой были правы: горизонт отступал с каждым приближающим его шагом.

Много лет спустя, Ёлкин стоял на берегу самого последнего из земных морей. Горизонт был видим неясно, он едва делил в безбрежной дали бесконечное небо с морской синевой. Ёлкин поплыл. Иногда горизонт терялся за набегавшими гребнями, иногда изумрудные перекаты захлестывали плывущего, почти утягивая на дно, мимо Ёлкина мчались яхты и парусники, проплывали торжественно огромные корабли, кружили дельфины, в шторм Ёлкин совсем потерял горизонт из виду, но когда шторм стих, он увидел, что горизонт стал ближе. Разумеется, сначала Ёлкин решил, что сошел с ума, что это мираж. Но это был не мираж. Горизонт опускался и поднимался согласно волнам, но больше не удалялся. Скоро стали различимы отдельные строения, горы вдали, кипарисы и пальмы. Кто-то даже установил на горизонте маяк. Он был… обитаем.

Прибрежные волны, перестав сопротивляться, теперь лишь плавно подталкивали плывущего к берегу.

Спустя семьдесят лет неутомимого странствия, Ёлкин вышел из моря на горизонте. Его следы тотчас слизнул прибой. Дети горизонта весело плескались в воде, обжаривались на солнце родители. Ёлкин сделал пару шагов по открытой им только что, прежде только предполагаемой, воображаемой земле, лег на песок и уснул от усталости.

В месте, где он вышел на берег, установлен памятник: мальчик смотрит на недостижимую линию с той ее стороны.

Гостья из будущего

И пришла к Елизаровым гостья. Позвонила в дверь ближе к ужину, когда семья уже собралась за столом. Елизаров пошел открывать, жена следом, за нею в прихожую выбежали близняшки Маша и Саша.

На пороге стояла красивая женщина неопределенного возраста, из тех, кому дорогая косметика и салонный уход позволяют держатся этого вневременного отрезка. Впрочем, если читатель желает представить себе гостью Елизаровых лучше, достаточно вспомнить незнакомку в терракотовом платье с глубоким вырезом из любимого фильма детства про Алису, Колю, робота Вертера, мелофон и Полину.

— А я к вам! — Объявила гостья с порога и протянула хозяину торт. Елизаровы в замешательстве переглянулись, и поскольку ни один из них не узнал пришедшей, то каждый решил, что гостья пришла к другому. Словом, оба сделали вид, что рады, дали тапочки и пригласили к столу. После ужина поиграли всей компанией в «Монополию» и, когда уложили детей, открыли рябиновую настойку.

Дело шло к полуночи, но сказать гостье, что она припозднилась было неловко. Выпили рябиновой, захмелели. Говорили обо всем на свете — прошлом, будущем, настоящем, политике, ценах, вспоминали общих знакомых; среди тех оказалось всё как обычно — кто развёлся, кто умер, кто переехал…

— Хорошо у вас… А я вот одна, ни семьи, ни детей. — Вздохнула гостья печально. — Ничего как-то, в сущности, не сложилось…

За приятным напитком сошлись на «ты»…

— Ты такая красивая! — в совершенно искреннем восхищении говорила жена Елизарова, — я вообще не понимаю, что этим мужчинам нужно…

— И тем не менее, даже твой Борис мне тебя предпочтет… — и обе почти осуждающе смотрели на Елизарова, и тот тоже недоуменно смотрел на них, зрительно сравнивая, и сам себе удивляясь…

Допили рябиновку.

— Так бы и осталась, честное слово…

— Так оставайся, постелем! —на оба голоса произнесли Елизаровы.

 — Да нет, пора, и шофер под окнами ждет.

— Заходи почаще, мы будем рады…

— Очень рады! — кивал Борис Николаевич, протягивая пальто.

— Я и так всегда с вами… Мысленно. — Улыбнулась уходившая на прощание.

И как водится — при гостях хорошо, а без них еще лучше — дверь за нею закрыв, Елизаровы подошли к окну и смотрели вниз, во дворы, где, сияя фарами в красном лаке неоновых вывесок, отъезжал от подъезда черный тонированный внедорожник.

— Ничего себе у тебя знакомые… — сказала жена Елизарову. Борис Николаевич недоуменно посмотрел на жену:

— Как… «знакомые»? Разве она не к тебе… приходила?

— Нет… — прошептала жена Елизарова, и оба, внезапно похолодев, бросились в детскую. Маша и Саша спали, уютно посапывая на своей двухэтажной постели.

Любопытный случай

В предрассветных, лишенных контраста и цвета сумерках, приходили за Шабашкиным сны. Бестелесные, проникали сквозь стены, закрытые двери, пол, потолки, не обращая внимания на запертые замки, проходили на кухню, в уборную, ванную комнату, шептались, шушукались, боясь разбудить его, исчезая, едва открывал Шабашкин глаза, растворяясь подобно теням от света…

Был доставлен в психоневрологическое отделение нарядом полиции Шабашкин Константин Алексеевич, задержанный при переходе улицы в неположенном месте, и это ладно бы, это нормально для простой человеческой глупости, но задержанный переходил улицу с глазами закрытыми, и на просьбу глаза открыть мотал головой и только крепче стискивал веки.

На прием к профессору Алексееву, светилу известному в области расстройств психики, человек с глазами закрытыми попал вне очередности страждущих, именно как случай любопытный для практики: было ясно, что несчастный боится реальности до той степени, что не может взглянуть ей в глаза.

— Вы чего-то боитесь, Шабашкин? — Сразу же перешел к делу профессор.

— Да… мне страшно, мне страшно — да-да! — закивал пациент.

— Вы здесь в полной безопасности, Константин Алексеевич, сами видите… — при этих словах профессор вздохнул и покашлял, — здесь только вы и я. Посмотрите!

Но Шабашкин отрицательно покачал головой.

— Не меня же вы боитесь, Шабашкин? Я желаю вам только добра. Поверьте, ничего не может быть хуже страха реальности…

— Вы ошибаетесь, доктор… может…

— И что же?

— Понимаете, я вижу… сны…

— Все видят сны, это абсолютно нормально. Может быть вам снятся кошмары?

— Что вы, доктор, нет! Это прекрасные сны!

— Вот оно что…, и вы не хотите открывать глаза потому, что реальность кажется вам хуже кошмара?

— Не в этом дело!

— В чем же тогда?

— Понимаете, доктор… я боюсь открывать глаза… потому…

— Почему же? Я слушаю… ну?

— Дело вовсе не в том, что реальность хуже кошмара… Она… она — лучше, она не исчезнет от того, что я закрою глаза, а они, мои сны… Они исчезают!

— И что же?

— Но ведь доктор… это миры! Это — люди… доктор! Мне снятся люди! Разве я имею право дать им исчезнуть?

— Видите ли, Шабашкин, сны — это только порождение вашей фантазии, сон — лишь ключ к пониманью себя, сновидения — идеальный выход из негативного напряжения… Ничего реального, материального, Константин Алексеевич!

— Вы уверены, доктор?..

— Ну, разумеется. Вы боитесь жизни, Шабашкин. Боитесь взглянуть в глаза настоящему. Даже, можно сказать, не живете! Так что, успокойтесь, пожалуйста, и откройте глаза. Скажите мне «да». Хорошо?

— Хорошо… Но, доктор… Доктор! Дайте мне руку…

Профессор, улыбаясь, протянул Шабашкину руку, и несчастный крепко вцепился в нее, готовясь сделать то, на чем настаивал Алексеев. 

— Что ж, готовы?

Шабашкин кивнул.

— Тогда открывайте, я жду!

И Шабашкин открыл глаза. Перед ним на прикроватной тумбочке тикал будильник.

Возвращаюсь

«Жидкости. Продукты питания. Сигареты. Музыкальные инструменты… — читал Алексей Иванович, и длинный нос его слегка скошенный вбок покрывался испариной… — часы, ключи, одежда, зубная щетка и пр., шампуни, лосьоны, бритва, — лицо читавшего, еще недавно выражавшее приятное ожидание, предвкушение предстоящего путешествия, отдыха, постепенно мрачнело… — животные, любые культурные и материальные ценности, растения (или их семена), лекарства, спортивное и служебное снаряжение, дорогостоящие предметы, деньги, мебель и драгоценности, записные книжки, тетради, ручки, карандаши, фломастеры, компьютерные и прочие электро-устройства, карты, газеты, кроссворды, шахматы…» — Шахматы? — Алексей Иванович был шахматист. — Нет, конечно же не гроссмейстер, не Касабланка, но… на отдых, без шахмат?! — Не дочтя, осторожно свернул таможенный перечень, отступил, попятился, пробормотал смущенное — «извините, простите-бога-ради… пройду…» — и, выйдя из очереди досмотра, никем не остановленный, не задержанный, быстро зашагал к выходу. В зоне доступа телефонной сети с облегчением закурил, достал телефон, и, дабы долго не объяснять жене, почему не поехал, оставив объяснения на потом, написал: возвращаюсь.

СМС от Алексея Ивановича пришла на шестой минуте его клинической смерти.

Саша Николаенко родилась в Москве в 1976 году. Прозаик, художник, иллюстратор.

Лауреат литературной премии «Русский Букер» за лучший роман на русском языке «Убить Бобрыкина. История одного убийства». Финалист литературной премии «Ясная поляна» за роман «Небесный почтальон Федя Булкин». Публиковалась в журналах «Урал», «Новый мир», «Юность», «Знамя», «Сибирские огни». Лауреат премии журнала «Этажи» в прозаической номинации «Сестра моя – жизнь» в честь 130-летия Бориса Пастернака за подборку рассказов «Ответный удар».