***
Деревьев песни, снега монологи —
замри, умри, но прежде подыграй —
мы в эту зиму, ждавшую подмоги,
вошли как будто в эфемерный рай.
Внезапно таял, возникал некстати
сон, захвативший комнату твою,
где я сидела на краю кровати,
как у широкой бездны на краю.
Где ночь неспешно перевоплощаясь
вползала днём, и верилось уже —
я уменьшаюсь, я не умещаюсь
в твоей насквозь просвеченной душе.
***
Я расскажу как совершала те
шаги по стёклам — в полной темноте,
внимая стукам сердца-метронома.
Про в немоту сошедший диалог,
про взгляд на небо, где беспечный бог
уснул на мягком в позе эмбриона.
Про суицид, что не был завершен,
про то как ты накинул капюшон
и вышел вон из дома, из эфира.
Про путь из страха без поводыря,
про все те камни, по которым я
смогу подняться на вершину мира.
***
Мятежный призрак движется во мгле,
и вещий сон его рисует кисть.
Мы в этом сне на собственной земле
пропав однажды, не смогли найтись.
И тысячнадцать лунный ореол
белел среди линяющих светил.
Никто не звал нас, за собой не вёл,
дорожной пылью стрелок не чертил.
Но Некто видел всё в своём большом
стеклянном шаре — как в нутро реки
без страха мы ныряли голышом,
и трепетали звёзды-поплавки.
Клеймо
Промозглый ветер листья носит,
и быстро зреет темнота.
Внутри таящаяся осень
выходит паром изо рта.
Всё медленно дойдет до точки —
так временем заведено,
когда найдёшь своей цепочки
недостающее звено.
Я не горазд словами мучить
властителя небесных битв.
Он всё равно сгущает тучи —
как огражденье от молитв.
Но тишина страшна на деле
и там, где звука не дано,
не выжигай на бренном теле
моём безмолвия клеймо.
***
Илот зимы на окнах вывел шрифт.
Наверное, так трудно — жить скорбя
о воле. Вновь скрежещет в доме лифт,
как будто возит смерть внутри себя.
Со временем я полностью привык
хранить в душевном сейфе всё подряд.
Какой несуществующий язык
объединит слова, что в нём болят?
Спускает полночь с неба невода
на город, что к покою не готов.
И людям снится чёрная вода,
чешуи рыб и крылья мотыльков,
им снится свет серебряный, как ртуть,
как он скользит по чёрной той воде…
Ладони к свету страшно протянуть,
куда страшней — исчезнуть в темноте.
***
Нет, нас не догнать и как лоскуты не сшить,
и не испугать отрядами чёрных дней.
Но думалось — эту осень не пережить,
но верилось — всё на свете подвластно ей.
И всё, что цвело казалось не сможет цвесть
в глубинах людских, продрогших от ветра душ.
И кто-то цедил сквозь зубы дурную весть,
не слушай тех слов, мой друг, имярек, не слуш...
Ведь осень сдалась, она не пошла на Вы,
напротив — дала дорогу вестям благим.
Ведь думалось ей — людей не сломить, увы,
и верилось — всё на свете подвластно им.
***
И было небо без конца и края,
иссиня-черным, траурным на вид.
И света луч направленный из рая,
достиг земли под песни панихид.
И было страшно подпевать тем песням,
и страшно было выжить из ума,
поняв что мы закончимся, исчезнем,
прервав беседы, отложив дела.
И взмоют души, отвергая компас,
и у того осядут на крыле,
кто на прощанье вечное обрёк нас
со всем живым, но смертным на земле.
Мирослава Бессонова родилась 8 марта 1995 года в г. Уфе. Победитель Открытого республиканского студенческого фестиваля (Уфа, 2015 г.), Гран-при межрегионального литературного турнира (Самара, 2015 г.), обладатель ежегодной межрегиональной поэтической премии имени Николая Благова в номинации «Верность традиции» (Ульяновск, 2019 г.), лауреат журнала «Бельские просторы» за 2018 год в номинации «Поэзия». Стихи публиковались в «Молодёжной газете», в журналах: «Бельские просторы», «Персонаж», «Молодёжная волна», «Русское эхо», "Симбирскъ", "Кольчугинская осень", в коллективных сборниках: «Уфимский полуостров», «От Уфы до Андромеды: бесполезный путеводитель». Автор книги стихотворений «Летающий дом», изданной в Самаре в 2015 г.
Соломон Волков: «Пушкин — наше всё, но я бы не хотел быть его соседом»
Смерть Блока
Роман Каплан — душа «Русского Самовара»
Александр Кушнер: «Я всю жизнь хотел быть как все»
Наум Коржавин: «Настоящая жизнь моя была в Москве»
Этери Анджапаридзе: «Я ещё не могла выговорить фамилию Нейгауз, но уже
Поющий свет. Памяти Зинаиды Миркиной и Григория Померанца
Покаяние Пастернака. Черновик
Камертон
Борис Блох: «Я думал, что главное — хорошо играть»
Возвращение невозвращенца
Смена столиц
Земное и небесное
Катапульта
Стыд
Ефим Гофман: «Синявский был похож на инопланетянина»
Первое немецкое слово, которое я запомнила, было Kinder
Встреча с Кундерой
Парижские мальчики
Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи