При рождении родители, царствие им небесное, нарекли меня именем Лиля. Но почему-то знакомые редко называют меня Лилей. Наверное, каждому чего-то не достаёт в этом нежном цветочно-рафинированном имени, вот они и кличут меня так, как им вздумается. Друзья-детдомовцы ласково дразнили меня — Лилёк-мотылёк. Учителя и воспитатели обращались исключительно по фамилии — Мотыль. Только старенький учитель немецкого, поглаживая меня по вьющимся льняным волосам, с какой-то потаённой грустью напевал: «Лили Марлен, Лили Марлен». Кто такая Лили Марлен я тогда не знала, но отеческая нежность учителя была приятна. А когда детдомовское детство закончилось, остались прозвища совсем никак не связанные с именем. Соседка тетя Клава жалостливо кличет меня сироткой. Хромой дворник дядя Коля, в подпитии изливающий мне душу, подружкой, а работницы собеса, продавцы, парикмахеры и другие граждане необъятной страны, встречающиеся на моём жизненном пути и вовсе не церемонясь — инвалидкой. Родителей своих я помню плохо. Ещё в младенчестве они подкинули меня на воспитание бабушке, чтобы предаться любимому и главному делу своей жизни — беспробудному пьянству. Редкие визиты папаши и маменьки сохранились в моей памяти как нечто неприятное, чего надо стыдиться. Наши встречи проходили, как правило, по однообразному сценарию. Хронически поддатые предки изливали на меня свой запас нерастраченной любви, нещадно тиская и дыша в лицо перегаром, совали мне в рот слипшиеся конфеты или неспелую дичку, но, быстро наигравшись, вспоминали, зачем пришли на самом деле и требовали у бабули денег на опохмелку. Бабушка сердилась, бурчала, но деньги всё равно давала, чтобы отделаться по-хорошему. Разве с пьяными договоришься? А скандалить при ребёнке грех.

Любовь к зелёному змею все-таки сыграла свою роковую роль. Однажды, обпившись суррогату, мои родители умерли. Папенька сразу преставился, а мамашу успели довести до больницы, положили в реанимацию, но не спасли.

Так в возрасте 5-ти лет я осталась круглой сиротой на полном попечении бабушки Матрёны.

Не ходячей я была всегда. Матрёна Васильевна держала небольшое хозяйство, огород, кур, гусей, поросят. Хозяйство неустанно требовало прополки, поливки, кормёжки и прочего ухода, отнимая у пожилой женщины массу времени и сил, поэтому она не сразу заметила, что с моим здоровьем что-то не так. Вместо того чтобы давно бегать, как все деревенские ребятишки, я ползаю на четвереньках, как собачонка. Сначала бабуля думала, что внучка просто заигралась с животными. В отсутствие кукол девочка проводит время с кошками и собаками и подражает четвероногим приятелям, не понимая своим детским умишком, что она из человеческого роду-племени и ей положено не ползать, а ходить на двух ногах. Когда с огородными делами было покончено, огурцы-помидоры засолены, картошка выкопана и отправлена на хранение в погреб, капуста заквашена, а порося зарезана, Матрёна Васильевна освободилась от хозяйственных забот и, наконец, взглянула на внучку совсем другими глазами. Прикинув в уме, что девчонке уже второй год, а она совсем не встает на ножки, бабушка не на шутку испугалась.

По первому снегу, закинув меня в санки, и, привязав ремнями, чтобы не выпала на поворотах, бабуля рванула в районную поликлинику.

— Доктор, родненькая, помоги! У меня дочка чёй-то не ходит.

— Сколько лет? — удивлённо взглянув на бабулю, спросила докторша.

— Шестьдесят два.

— Да не вам, ребёнку.

— Ей-то, два годика скоро.

— Ну-ну, — осуждающе протянула докторша, покачав головой. С явной неохотой она поднялась со стула и, важно прошествовав к кушетке, приказала раздеть меня догола. То ли от холода, царившего в кабинете, то ли от грубого обращения врачихи, хватавшей меня за ноги и поворачивающей туда-сюда как неодушевлённый предмет, а может, от её злобного выражения лица, я сначала захныкала, а потом и вовсе разревелась.

— Кошмар. Тихий ужас! — брезгливо поморщившись, возмущённо резюмировала докторша. — Что же вы, мамаша, рожаете на старости лет. Вот и результат. Позвоночник у дитя искривлен, ноги недоразвитые, мышцы атрофированы, хорошо, хоть голова на месте.

— Может, уколы назначите? — с надеждой попросила бабуля. — Бог даст, выправится.

— Да, вы что! Какие уколы? Врождённая патология нервной системы.

— Современные уколы, — не сдавалась Матрёна Васильевна. — Я по телевизору смотрела передачу, так там парализованных уколами, массажами и электричеством лечили. Слово ещё называли иностранное — ребитация.

— Реабилитация, — усмехнувшись, поправила докторша. — Скажите тоже: уколы. В телевизоре напоказывают. Горбатого — могила исправит!

—Так она, вроде, не горбатая.

—Мне видней.

— Неужели ходить не будет?

— Даже не мечтайте. В таких случаях медицина бессильна.

Приговор обжалованию не подлежал, и мы смиренно удалились, навсегда разочаровавшись в медицине. Бабушка Матрёна лечила меня травами, примочками, припарками, нещадно хлестала веником в бане и растирала барсучьим жиром. К шести годам я стала стоять на ножках, держась за спинку стула, но ходить так и не научилась. Стоило мне попытаться сделать хотя бы шаг, оторвав, будто приросшие к полу ноги, как колени подгибались, и я валилась, словно мешок с овсом, расшибая и лоб и нос. Ползая в луже крови, я ревела как резаная. Перепуганная бабуля хватала меня в охапку, умывала колодезной водой и, приложив к ушибленным местам медные пятаки, замахивалась мухобойкой.

— Молчи, окаянная, а то люди подумают, что я сиротку забила.

Я испуганно замолкала и таращилась на бабушку голубыми глазищами.

Старушка усаживалась рядом и, обняв меня, начинала тихо причитать:

— Неужто, у меня сердца нет. Неужто, мне тебя не жаль, болезную. Да ты же у меня одна, кровинушка-сиротинушка, даром, что покалеченная.

На умственные способности моя болезнь не повлияла. Читать, писать и считать я выучилась ещё в шесть лет. Я перечитала все книжки и журналы, что пылились на этажерке, и принялась за соседскую библиотеку. Заметив мою тягу к знаниям и сообразительность, бабушка отдала меня в школу. В теплое время года она возила меня на занятия на велосипеде. Сосед приделал к велосипеду металлический короб на колёсах и получился прицеп. Бабуля крутила педали, а я ехала в прицепе, как лягушонка в коробчонке, подпрыгивая на кочках и ухабах.

— Рот прикрой, а то муха залетит!— покрикивала на меня бабуля, заметив, что я с любопытством верчу головой, стараясь разглядеть и запомнить всё увиденное. Из-за своей немощи я не выходила из дому, и до сих пор мой мир ограничивался рамками одного двора. Поэтому витрины магазинов, машины, прохожие — всё для меня было в диковинку.

Одноклассники поначалу смотрели на меня как на чудо морское, настороженно и с любопытством. Неходячая я была одна на всю деревенскую школу, и сидеть со мной за одной партой никто не хотел. Училась я прилежно, с интересом и очень скоро стала круглой отличницей и лучшей ученицей в классе. Как только учителя стали публично хвалить меня за хорошие отметки, у меня сразу появились завистники.

— Ну, ещё бы. Ей ставят пятёрки из жалости, — шипели они за моей спиной и обидно дразнили калекой. Находились даже охотники оттаскать меня за волосы и обстрелять из рогатки.

Я плакала и жаловалась бабуле.

Матрёна Васильевна отвечала так:

—Терпи, детка. В том, что ты такая уродилась, нет твоей вины. Только злым людям это невдомёк. Некому нас с тобой защитить. Одни мы в целом свете. Бог всё видит. Нам только на его милость уповать и осталось. Ты веруй, внученька, по вере воздастся, а когда совсем невмоготу, читай «Отче наш».

Я терпела и бубнила молитву, как считалку, совсем не вникая в её смысл, просто чтобы отвлечься и успокоиться — помогало.

Зимой, когда на велосипеде, было уже не проехать, бабушка Матрёна возила меня в школу на саночках. Сама она шла пешком, тяжело ступая в растоптанных валенках, и тащила за собой сани. Благо, я весила мало, и бабуля легко поднимала меня из саночек на руки, заносила в класс и, усадив за парту, отправлялась в обратный путь. Так мы дотянули до третьего класса.

Однажды летом бабуля внезапно захворала, отчего-то вся пожелтела, но в больницу идти наотрез оказалась, лечилась травами.

— Не верю я этим живодёрам, — отвечала она на все уговоры пойти к доктору. — Бог даст, оклемаюсь.

Но Бог не дал, травы не помогли, и бабуля не оклемалась. За месяц бабушка буквально высохла, слегла и умерла.

Я осталась одна-одинёшенька и попала в специализированный дом-интернат для детей-инвалидов с нарушением опорно-двигательного аппарата.

В интернате все дети были с какими-то дефектами: кто полностью парализован, кто частично, а некоторые и вовсе без рук или ног. В основном, сироты или отказники, редко, кто при живых родителях. Привыкнуть к казённой жизни, где всё общее: и спальни, и столовые, и туалеты, после просторного бабушкиного дома с собственной отдельной комнатой, с широкой как у принцессы кроватью под кисейным покрывалом и взбитыми подушками — было непросто. В интернате никто обо мне персонально не заботился и за мной конкретно не ухаживал. Посадили в инвалидную коляску и вперёд. Воспитатели и нянечки, конечно, помогали. Но до них ещё надо было докричаться. Персонала не хватало и они физически не успевали уследить за каждым ребёнком. Вот и приходилось, набивая шишки, падая и поднимаясь, учиться управляться с инвалидной коляской и осваивать элементарные навыки самообслуживания.

Привыкала я мучительно трудно. Моя физическая ограниченность угнетала меня даже меньше, чем одиночество. Но и оно отступило, когда я подружилась со Светкой. Не знаю, как бы сложилась моя жизнь без этой девочки, наверное, она была бы очень грустной и безрадостной. Совершенно точно, до её появления не было дня, чтобы я не ревела и не вспоминала бабулю. Но вот пришла Света, и в моей серой тоскливой жизни появился праздник.

Я прекрасно помню этот день. Она вошла, неспешно переваливаясь, как медвежонок, на косолапых ножках, в спущенных колготах, с узелком в руках и улыбнулась мне так, будто мы были давно знакомы.

— Привет! Я — Светка Кавалерист, — весело представилась новенькая, тряхнув тоненькими, как мышиные хвостики русыми косичками.

— Лиля Мотыль, — смущённо ответила я. — Я думала, моя фамилия самая странная на свете, но, честно говоря, твоя — Кавалерист, ещё круче.

Девчонка разразилась заливистым смехом.

Надо же какая хохотушка, с ней не соскучишься, решила я, не понимая, от чего она так развеселилась.

— Нет, — прыснула девчонка. — На самом деле моя фамилия Ездакова. А Кавалерист — кликуха. Папочка родимый придумал. Он мне сразу сказал, что на таких кривых ногах, как у меня, ходить, неудобно, а на лошади скакать — в самый раз. С тех пор я стала Светкой Кавалеристом.

Впервые за последний год я улыбнулась. Ещё вчера казалось, что чёрная полоса, начавшаяся в моей жизни после смерти бабашки, уже никогда не кончится. Беспомощность, одиночество, переселение из родного уютного дома в интернат — всё эти несчастья превратили мою и без того невесёлую жизнь в беспросветную серую мглу. И сейчас сквозь эту безнадёгу как будто пробился солнечный лучик света. Смешливая девчонка с озорными карими глазами-бусинками покорила меня с первой минуты. Надо же, какая смелая, открыто смеётся над своими недостатками. Любая другая девочка умерла бы с горя, от того, что у неё кривые ноги, а эта, радуется, будто выиграла супер-приз.

— На лошади, как ты понимаешь, поскакать мне пока не довелось, а вот на пони я каталась.

— На пони? Здорово! — восхищалась я, хлопая белёсыми ресницами.

Я видела маленьких лошадок только на картинке, а эта девочка — живьём.

— Расскажи, — попросила я, умирая от любопытства.

— Это давно было, года три назад, — махнула рукой Света. — Отец ещё жив был и повёл меня в парк на аттракционы. Там качели разные, карусели и настоящие живые пони. Я как увидела пони, сразу потащила папу за руку, и никакие качели меня больше не интересовали. Мы купили билет на один круг и морковку, чтобы угостить лошадку. Сначала я жутко боялась, думала, упаду. Но пони — очень смирные лошадки, они привыкли детей катать и никого специально не скидывают. Наш пони шёл совсем тихим шагом, как будто чувствовал, что я — трусиха. Первый круг я дрожала, как осиновый лист, а потом осмелела и уговорила папу, ещё на кружок. Ощущения незабываемые! Будь моя воля, я бы не слезла с пони до вечера. Но у отца вечно не было денег и мы ушли.

В дом-интернат Свету сдала мачеха. Мама девочки умерла во время родов. Отец, оставшись один с грудным ребёнком на руках, скоро женился на другой женщине с прекрасным именем Ангелина, которую все звали Геля. Светка же окрестила мачеху Гильотина.

— Гильотина и есть. Отца споила и довела до могилы, квартиру нашу заложила, чтобы купить машину своему любовнику. А хахаль прихватил машину, денежки и сбежал с малолеткой на юга. Гильотину сократили на работе, платить по кредиту стало нечем, у нас отобрали квартиру и выперли на улицу. Вот она и сдала меня в интернат. Зачем ей лишний рот на кривых ножках.

Светка родилась с врождённой деформацией стоп. Ни отец, ни мачеха её здоровьем не занимались, врачам не показывали, и девочка росла как трава в степи. Здоровым людям её походка казалась странной и не красивой, но лично я ей жутко завидовала. Ведь она могла ходить, а я нет. Светка была для меня кладезем житейской мудрости и источником оптимизма. В свои десять лет эта девочка со знанием дела, как взрослый человек могла рассуждать на любые темы, от цен на продукты до полётов в космос. И ещё она никогда не унывала и не сдавалась, пребывая в твёрдой уверенности, что всё непременно будет хорошо и заражала своей убеждённостью окружающих. Я всегда задавалась вопросом: почему из всех девочек в интернате своей подругой она выбрала именно меня? И однажды спросила об этом.

Со свойственной ей прямотой Светка ответила:

— Ты мне понравилась. Если честно, я твою коляску не сразу заметила, только светлые волосы и грустные голубые глазищи. Дай, думаю, развеселю девчонку, мне же нетрудно. Ну а когда разговорились, такое чувство, что мы — родные сёстры, просто нас разлучили в младенчестве, а теперь мы нашлись. C тобой так интересно, часами можно болтать, не наскучит. Ты столько книжек прочла, мне за всю жизнь не одолеть. Да и с кем тут дружить? Не с этими же? — Светка неодобрительно покосилась на кровати соседок.

В комнате жили ещё две девочки-ровесницы. В интернате было принято заселять в одну комнату детей одного возраста. В углу на своей кровати мирно посапывала Ксюша Гаспарян, тучная малоподвижная девочка. Ксюща страдала редким генетическим заболеванием. Голова большая, тело крупное, а ручки и ножки маленькие, недоразвитые, как ласты тюленя. Целыми днями она или спала или кушала, причём спать умудрялась, даже сидя на уроках. Светка в шутку называла её «вселенским тормозом». Но если Ксюша была добрейшим и совершенно беззлобным существом, то о второй девочке Лизе этого не скажешь. Лиза Климова ябедничала воспитателям по каждому поводу, за что ребята обидно дразнили её Клизмой. Ей конечно жутко не повезло с болезнью, но это не являлось в глазах соседок достаточным оправданием её вредности. В интернате все дети с дефектами: кто на коляске, кто без рук или без ног — все в примерно одинаковом положении, но элементарных правил сосуществования в коллективе никто не отменял и стукачей, как и везде, здесь тоже не любили. История Лизы была грустная. При рождении в её голове лопнул сосуд, случилось кровоизлияние, и у девочки парализовало одну половину тела. Врачи не давали ей шансов на жизнь, но Лизка выкарабкалась, и даже научилась совсем неплохо ходить, слегка подволакивая ногу. И всё ничего, если бы не багрово-малиновое пятно, обезобразившее половину лица девочки. Процент успешной пластической операции за границей совсем небольшой, да и взять денег на эту операцию негде — отца нет, а мать лишили родительских прав. В общем, жизнь не задалась ещё в самом начале. Лиза стыдилась своего лица, жутко комплексовала, пряча пятно под белой косынкой, которую она носила, как пират, на один глаз, вымещая свою злость на судьбу на соседках по комнате. Девочки не сделали её ничего плохого, просто уродились хорошенькими. Внешняя привлекательность ценилась даже в доме инвалидов. И мальчишки и учителя выделяли симпатичных девочек, а Лизу совсем не замечали и даже игнорировали. Ей, конечно, было обидно, и она ябедничала. Просто не знала, как по-другому привлечь внимание к своей персоне. Если соседки по комнате громко смеялись, играли в карты или смотрели с мальчиками взрослый фильм после отбоя, то на утро обо всех этих подвигах знала старший воспитатель Зинаида Сигизмундовна. Порой Зи-Си ограничивалась устными замечаниями, но иногда, довольно сурово наказывала. За ночные киносеансы у них в комнате на целую неделю отключили телевизор, а за вечерние посиделки с мальчиками, лишили совместной поездки в зоопарк. Об этой поездке подружки мечтали полгода и Светка, конечно, отомстила обидчице, спрятав ночью её заветную косынку для маскировки лица. Без косынки Клизма не могла утром выйти из комнаты, пропустила завтрак, а на уроки явилась с опозданием, заклеенная лейкопластырем. Видимо в медпункте не смогли придумать ничего оригинальней. Несколько дней Лизка ни с кем не разговаривала и сидела надутая, как мышь, и даже на какое-то время перестала ябедничать. Но просвет в её самосознании оказался недолгим, косынка «нашлась» и всё вернулось на круги своя.

Света не преувеличивала. Мы с ней действительно сроднились, крепко накрепко и даже шутили, что мы не просто сестры, а сиамские близнецы. Она считалась моими ногами и катала мою коляску по всем доступным местам интерната. Я же была в нашей паре мозговым центром. Всё, что касалось учебы, уроков, домашних заданий, я выполняла за двоих. Книги я читала вслух, а если подруга засыпала, то на утро рассказывала ей краткое содержание. Еда, одежда, учебники и первая детская любовь у нас тоже были общие.

Илья появился в интернате, когда нам было по 12 лет — самое время влюбиться.

— У нас новенький, Илья Новицкий, — возбуждённо призналась Светка после уроков. — Его из Подольска перевели. Там с дома-интерната ураганом крышу сорвало. Всех детей по области распихали. Его — к нам. Какой же он красивый! Принц Датский отдыхает.

— Если ты имеешь в виду Гамлета, так он был весьма странный тип сомнительной внешности. Гертруда про него говорила, что он был тучен и одышлив, — скептически подметила я, воспитанная на других идеалах мужской красоты, привитых мне ещё бабушкой. Уж если Матрёне Васильевне кто-то нравился, то она сравнивала его внешность с единственным и неповторимым французским актёром Аленом Делоном. На мой придирчивый взгляд красота Делона была чересчур утонченной, но к синим искрящимся глазам и ослепительной улыбке француза у меня претензий не было

—А вот и нет. Мачеха одно время в драмтеатре пол мыла, и прихватила домой парочку старых афиш для оформления интерьера. Одной из них мы заклеили дырку на обоях. Как сейчас помню: Гамлет — принц Датский. В чёрных одеждах, бледный, с горящим взором и крестом на груди.

— Полагаю, это был портрет Смоктуновского. Он играл Гамлета в телеспектакле, — предположила я, удивляясь странным вкусам подруги. Ведь Смоктуновский вовсе не был признанным красавцем.

Правда потом, когда я увидела новенького мальчика, я догадалась, что это был портрет Олега Янковского (он играл Гамлета в Ленкоме). Илья Новицкий действительно внешне напоминал молодого Янковского, только без ног. Про австралийца Ника Вуйчича тогда никто не знал. Но для нас Илья был круче Вуйчича. Он родился без ног. Такая аномалия — вместо ног два обрубка. Но в нашем детском доме отсутствие ног не считалось существенным недостатком. В остальном, он был идеален: красив, умен, обаятелен и талантлив. То, что он вытворял руками и своим прекрасным гибким телом, казалось нереальным. Брейк-данс с акробатическими прыжками на руках, на голове, на спине, отдельные номера со скейтбордом, танцевальные постановки под музыку. В Новицкого была влюблена вся женская половина нашего детдома, включая воспитательниц и училок. Все парни сразу захотели быть на него похожими и тоже начали тренироваться. Сначала организовалась танцгруппа, а потом Илья придумал и поставил целое танцевальное шоу. Номера, костюмы, музыкальное сопровождение — всё по его идеям, эскизам и при самом непосредственном участии. Записи шоу попали в интернет. Понаехали журналисты. Появились спонсоры. Танцгруппу стали приглашать на различные концерты и даже показали по телевидению.

Два года мы со Светкой тайно вздыхали по Илье. Лёжа под одним одеялом, по ночам мы делились своими девичьими секретами. Мы не были соперницами, потому что мальчик одинаково ровно относился к каждой из нас. Светка подтанцовывала в массовке, а я помогала шить костюмы. Для всех желающих в его шоу находилось место. И мы были счастливы просто быть рядом, быть сопричастными к его творчеству и успеху. А потом случилось страшное горе. Кто-то из журналистов разыскал мать Ильи и всеми правдами и неправдами уговорил её познакомиться с сыном. Мадам Новицкая приехала в наш дом интернат. Для Ильи это было долгожданное событие. Всю свою сиротскую жизнь он ждал этой встречи, как чуда. Думал, мечтал, не спал ночами. Каждым своим поступком он пытался доказать бросившей его матери, что она ошиблась и его есть за что любить. Только каменное сердце этой женщины не дрогнуло от любви к талантливому мальчику. Творческие достижения Ильи не произвели на мамашу никакого впечатления. Она видела только безногого калеку, от которого отказалась ещё в роддоме. Мадам Новицкая даже не попросила у сына прощения, не обняла, не прижала к груди, как это сделала бы любая нормальная мать при виде своего ребёнка. И уж тем более она не собиралась забирать сына в семью. Она приехала просто дать денег, откупиться. Дескать, помочь ничем не может, и убедительно просит, более не беспокоить.

Бедный мальчик, что он пережил в тот момент, одному богу известно. Его предали второй раз. Первый раз — когда бросили в роддоме. Но тогда он ничего не помнил, всю жизнь, надеясь, что произошло недоразумение, трагическая ошибка. Наступит день, и добро восторжествует над злом, сын обретёт мать, и все будут счастливы. Но ничего не случилось. Хрустальная мечта его жизни разбилась, мир рухнул, засыпав его обломками. Второй раз, как контрольный выстрел — смертельно. Его нашли только утром. Илья повесился на канате в спортивном зале. Мы со Светкой рыдали так громко, что пришлось вызывать неотложку.

С тех пор в нашем интернате висит портрет Ильи. Каждый год детдомовские ребята собираются в день его смерти на его могиле. Жаль, что он так и не узнал, как мы его любили и сколько добрых дел он успел совершить за свою короткую жизнь. Спонсоры, которых привлёк Илья, привезли в наш интернат самых лучших врачей. Оказалось, что многим деткам можно помочь. Кому-то заказали хорошие протезы, мне подарили коляску с электроприводом, даже Лизе пообещали сделать пластическую операцию, но главное чудо — вылечили мою подругу Светку. В центре Елизарова ей сделали несколько операций. Какое-то время Света носила на ногах металлические аппараты со спицами, потом гипсовые сапожки, ходила на костылях и в конечном итоге, стала абсолютно здоровым человеком с идеально ровными ногами. Она вышла замуж и родила двоих детей. Наше сиротское детство давно закончилось. Мы живём по соседству и до сих пор дружим семьями.

Татьяна Зотова — врач невролог. Живет в городе Павлодаре (Казахстан). Уже шесть лет из-за заболевания передвигается в инвалидной коляске и не может работать по специальности. Пробует себя в литературном жанре. Под псевдонимами публикуется на сайтах: «Стихи. ru», «Проза.ru»  и на «Литсовете».