***
кошка мгновенно выворачивается наизнанку,
дышит теплом, покачиваясь, идет
смотрю, как вздуваются-опадают легкие,
пульсируют вены, перекатывается живот
урчит, выгибается, заглядывает в глаза
что, мол, боишься смерти, страшно тебе умирать
я говорю: кисонька-киса, боюсь так, что не рассказать
ноги мои в облаках, в голове сияет дыра
тело покрыли лишайник и серый древесный мох
я - теплый валун, в потоке каменной вечно текущей реки
курумник движется медленно, словно стоит на месте
кошка беззвучно смеется, шевелятся мышцы, отсвечивают клыки
вижу как по сосудам к сердцу толчками движется кровь
ты никакой не валун, и курумников тоже нет
ноги твои исчезли, дыхание скомкалось, стерлось лицо
ты просто камушек на морском берегу, в птичьем зобу растаявший самоцвет
но и этого этого скоро не станет –
растворит без остатка, смоет тебя без следа
пустой тихий берег - со всех сторон,
нежно галькой шуршит схлынувшая вода
Больница
открываешь глаза - на тебя надвигается потолок
захлебывается и хрипит над ухом тяжелый больной
дует из щели в окне - там минус, метель и ночь
и непонятно мертвый ты или еще живой
тело похоже на старый ветвистый ствол
руки и ноги уже прорастают в стены и сквозь кровать
кожа стала корой и вместо лица - кора
не открыть глаза, не выдохнуть, не закричать
тяжело дышать от душного кошмарного сна
двигаешься с трудом, наощупь, к выходу из этой кротовьей норы
туманные силуэты людей проходят сквозь тонкие стены
с громким уханьем в параллельные проваливаются миры
бессильное тело как засушенные между страниц цветы
сухое и хрупкое - уже рассыпается на куски
страх пожирает, хлюпает грязный растаявший снег
и некуда спрятаться от этой последней в мире тоски
это как инициация у далеких диких племен
кормят мертвой едой, ведут сквозь сплетение мертвых путей
отмывают запах живых, прячут в мертвом осеннем лесу
в мертвом доме из тысячи мертвых костей
а потом шатаясь с трудом выходишь наружу
перед глазами светло от сполохов грозовых
тяжело навалились пространство и шум, свет и щебет
с хохотом ты вылупляешься в мир живых
Собирательница костей
в воздухе городском
легче дыханья нет
из золотых костей
птичий сложи скелет
и выдыхай в июнь
птичьего сердца стук
мох тополиный пух
завтра лететь на юг
стеклышко и песок
фантики и цветы
птица в твоих руках
значит назавтра ты
станешь сухой землей
косточкой в кулаке
воздухом и травой
станешь сама собой
Альцгеймер
бабушка улетает
в страну оловянного снегопада
пряничных каруселей
сахарной ваты
бабушке больше не страшно
в карманах леденцы и ракушки
стоит на пороге
подземной избушки
на голове косынка
становой рюкзак за плечами
светит меня насквозь
глазами лучами
почти на том берегу
мертвая тополиная почка
высохшая стрекоза
хрустальная оболочка
***
степные боги вышли нам навстречу
прядать ушами и звенеть рогами
дуть в страшные узорчатые флейты,
в обглоданные костяные флейты
изогнутые человечьи пальцы
меня качают в сморщенных ладонях
ступают изумрудными ногами
и воют на тяжелую луну
дыши и падай в ледяное небо
в алмазное светлеющее небо
огромное зияющее небо
оно нас растворяет без остатка
и изумленно смотрит сверху вниз
Нина Александрова родилась в 1989 году в Челябинске, живет в Екатеринбурге. Училась на филологическом факультете. Ведет литературную студию. Публиковалась в толстых литературных журналах: «Урал», «Нева», «Новая Юность», «Слово/Word», «Homo Legens», «Топос» и других. В антологиях, альманахах и коллективных сборниках.
Лауреат Бажовской премии (2015), лауреат конкурса международного Волошинского фестиваля (2015), лауреат премии Бродского (2014), лонг-листер премии «Русского Гулливера» (2014). Стипендиат Министерства Культуры Свердловской области.
Автор книги стихов "Небесное погребение" (2014).
Иллюстрация - Таня Кноссен-Полищук
Соломон Волков: «Пушкин — наше всё, но я бы не хотел быть его соседом»
Смерть Блока
Роман Каплан — душа «Русского Самовара»
Александр Кушнер: «Я всю жизнь хотел быть как все»
Наум Коржавин: «Настоящая жизнь моя была в Москве»
Этери Анджапаридзе: «Я ещё не могла выговорить фамилию Нейгауз, но уже
Поющий свет. Памяти Зинаиды Миркиной и Григория Померанца
Покаяние Пастернака. Черновик
Камертон
Борис Блох: «Я думал, что главное — хорошо играть»
Возвращение невозвращенца
Смена столиц
Земное и небесное
Катапульта
Стыд
Первое немецкое слово, которое я запомнила, было Kinder
Ефим Гофман: «Синявский был похож на инопланетянина»
Встреча с Кундерой
Парижские мальчики
Мария Васильевна Розанова-Синявская, короткие встречи