ПОЕЗД

По равнине недоонемеченной,

В электричке малообеспеченной,

Многими недугами подточенный,

Едет сексуально озабоченный.

Рядом с сексуально озабоченным

Молью сорока застоев траченный,

Мимо дач-заборов скособоченных

Едет социально околпаченный.

Едет он, психически развинченный,

Мимо полустанков запорошенных,

Мимо деревенек обезличенных,

Снегом по наличники обложенных.

Он глядит, ментально озадаченный,

На родной ассортимент заученный –

В сей пейзаж, метрически укачанный

И алкоголически умученный.

Рядом композиция барочная –

Парочка прыщавая порочная.

Племя, мля, младое незнакомое,

Спрятанное, как за глаукомою.

Трое политически просроченных,

Марксом навсегда перелопаченных,

Четверо пургою обесточенных,

Пятеро в тоску законопаченных,

Отделенье лысых необученных,

Роты битых, батальоны ссученных –

Армия морально изувеченных

Едет вдоль заборов заколюченных…

Это наша Родина, ребятушки!

На стекле ладошкою-оладушком

Дырочка достаточно проталена,

Чтоб увидеть: это не Италия.

Это вам не гринвич недолеченный –

Это все родное-настоящее…

Пей, товарищ, сколько хватит печени,

Все равно, родимый, ляжем в кащенки!

Вот овраг сожрал лесок у берега –

Это виновата все Америка,

Ейные широты калорийные…

И наливши зенки диоптрийные,

Над своею жизнью расхераченной

Плачет социально околпаченный.

Плачут в голос дети перепончатых,

Жалуются с мест своих насиженных –

Легионы битых да просроченных,

Нелюбимых, на судьбу обиженных...

Лишь один, диспансером не меченный,

Целеустремленный и всклокоченный,

Весело за нежной человечиной

Едет сексуально озабоченный!

х х х

Теперь оправдываться – надо ли?

Я жил без крыльев за плечами.

Но вот: чужой провал не радует,

Чужой успех не огорчает…

Пустынный парк вмещает бережно

Меня и небо нитяное.

Проходит по аллее женщина –

Красивая, но не со мною.

Ладони их соприкасаются,

Уже потрескивает хворост.

Иду тишком, гляжу без зависти…

Я полагаю, это возраст.

Так усмехнись же, соглядатаем

Остатка дней – имеешь право!

Ни денег от тебя не прятали,

Смешно сказать, ни даже славы.

Бывал любим, знавался с эрами,

Глотал текилу с померанцем,

Видал закат над Кордильерами,

Чего тебе еще, засранцу?

Чтоб этот парк, дождем иссеченный,

Еще вмещал меня до срока.

Чтоб, обернувшись, эта женщина

Мне улыбнулась ненароком.

ххх (Памяти Петра Вайля)

Я, кажется, немного нездоров.

Мне надобно штук восемь докторов,

Горячий чай с малиной, одеяло,

И чтоб на лбу прохладная рука,

И облако, подсвечено слегка,

За рамою оконной проплывало.

И чтобы я, пока оно плывет,

Поплыл бы тоже в край, положим, тот

Где нет уже ни текста, ни контекста,

Где ничего не надо и не жаль,

И где про Ботичелли Петя Вайль

Мне, неучу, расскажет наконец-то.

ххх

Какое счастье! – сперли кошелек.

Как нынче я отделался легко-то.

А ведь могли раздеть до босых ног,

Глаз выдавить, пырнуть заточкой в бок…

Да мало ли чего? Была б охота.

Могли для смеху челюсть своротить,

В психушку спрятать, для эксперимента,

В чулан, как буратину, посадить

За оскорбленье чести президента.

Могли послать сражаться в Сомали,

Копаться на урановую залежь…

Да мало ли чего еще могли?

У нас на что надеяться, не знаешь:

На кухне ли придавит потолок,

В больнице ли пришьют к затылку ногу…

А тут какой-то сраный кошелек.

Да пропади он пропадом, ей-богу!

ххх

Кабы не был рабом комфорта,

Я бы душу врубил на форте

Лет под тридцать назад тому.

Я конечно бы сел в тюрьму.

Нахлебался б говна и крови,

Повидал бы пяток мордовий

Да десяток-другой пермей...

Я б не выжил, всего верней.

Запечатан в черную раму,

Утянул бы в могилу маму –

Или, может, скорей отца?

Безразлично для мертвеца.

А живому подумать страшно,

Сколько силы требует пашня

С выходящего до звезды.

Оттого и глаза пусты.

ххх

Как попал под эту я обложку,

Помню смутно. Только – кровь из носу:

– Не вертись! Держи покрепче ложку!

Жуй-глотай!

(И я глотаю слезы).

С манных каш вытягивалось тело,

Телу на линейку не хотелось...

– Пионер, к борьбе за это дело

Будь готов!

(Готов, куда ж я денусь!)

За окном июль стоит в зените,

У метро в палатке – апельсины!

– Абитуриент, билет тяните.

– Я тяну.

– Вы тянете резину.

Сопки ослепительные – ах ты,

Самоволки сладкий промежуток!

– Рядовой, пять суток гауптвахты!

(Господи помилуй!)

– Есть пять суток!

И теряя строчки между делом,

И стирая годы, как на терку:

– Имярек, зайдите к завотделом –

На пятиминутку, на планерку!

В гроб сосновый, четырехугольный

Лягу я в неведомые годы...

– Не вертите головой, покойный!

Что вы здесь не видели?

– Свободы.

Виктор Шендерович. Родился в 1958 году в Москве.

Занимался в театральной студии п/р Олега Табакова, работал преподавателем сценического движения в ГИТИС (ныне РАТИ) и театральном училище им. Щукина. Печатается с середины 1980-х. Вел колонку в газете «Московские Новости». 

Автор программ «Куклы» и «Итого» на телеканале НТВ (1995-2001), «Бесплатный сыр» на канале ТВС. Двукратный лауреат высшей телевизионной премии «Тэфи» (1996, 2000). После ликвидации в России независимого телевидения сотрудничает с радио «Эхо Москвы» и радио «Свобода», публикуется в журнале «The New Times».

Член Русского Пен-Клуба, лауреат российских и международных премий, в т.ч. премий «Золотой Остап» (Санкт-Петербургский фестиваль юмора), «Золотое перо России» и «Журналистика как поступок». Лауреат премии Московской Хельсинкской Группы в номинации «За защиту прав человека средствами культуры и искусства».

Проза и драматургия переведены на английский, немецкий, французский, персидский, украинский, эстонский, финский и польский языки.

Фотограф Юрий Терко