* * *

То-то думать о ласковой маме,

То-то видеть родное лицо.

В продувном поэтическом хламе

Задержись, золотое словцо.

Подыши на стекло угомоном,

Полушёпотом, плеском травы.

Колокольным отзывчивым звоном,

Или нет! — колокольчиковым.

* * *

Пейзаж, как нищий, стучится в окно

Без всякой надежды на подаяние.

Не превращай эту воду в вино,

Дай мне напиться воды на прощание.

Худые дороги в поля вплетены,

Как ленты в волосы четвероклассницы.

Чудеса закончились. Яблоки сочтены.

Какая разница, какая разница...

* * *

Заигрался Пьеро. Еле держатся круглые пуговицы,

И белее белил из-под грима бледнеет лицо.

За кулисами прочие не спеша переругиваются —

Кому роли достанутся, а кому пальтецо.

Заигрался. Едва уже перебирает копытцами,

То ль вчера перебрал — это с этим напрасно мешал.

Всем мешает на сцене, как отпытанный в пытошной,

Его ноги торчат, каламбуры его не смешат,

Не вино виновато. Заигрался. Отыграно.

Зал уже не увидит, как мешком он повалится вниз.

Как уже неживого через миг отымут его

От верченья и блеска на самой границе кулис.

* * *

По утрам покидают дремотные улицы строки,

Как любовники полуодетых подруг,

Равнодушно вбирает их финский туман светлоокий,

И не ждёт запредельный и несуществующий юг.

И оттуда с окраин, от самого острого края

Вижу — город уходит в страну и теряет лицо,

— Петербург, я еще не хочу, но уже умираю,

Мне теперь не дойти до твоих площадей и дворцов.

И разводит руками лишенная брата Европа,

Не умея справляться с чужою бедой.

И становятся грязью гранитные твёрдые тропы,

Азиатской размыты нечистой чумною водой.

* * *

Бывает, утро морозное,

В лоскутьях счастливого сна,

Таким наполнено воздухом,

Что музыка не нужна.

Такие потоки воздушные

Захлёстывают до дна,

Что дышишь, как будто слушаешь,

А музыка не нужна.

Бывает, сбежавшим узником,

Захлёбываясь, спеша,

Такая настигнет музыка,

Что можно почти не дышать!

И жизнь предстаёт обузою, —

Ты равенствуешь Самому!

Дыхание — небо — музыка

На всех! И тебе одному.

* * *

Человек скачет с кочки на кочку,

Хватаясь за ломкие сучья,

За криво торчащую строчку,

Увертываясь от услуг гадючьих.

От комарья.

Трясина беспредельна и гостеприимна,

То сотрясается звуками гимна,

То детским плачем, то воем бабья

Над воронками, где сгинули их мужья.

Трясина всесильна.

Человек изгибается, чтобы удержать равновесие,

Взмахивает руками, цепляется за осину.

Ужас корежит спину, бежит по лицу и

Гонит в болотную тьму.

Стоящие неподалёку считают, что он танцует

И даже аплодируют ему.

* * *

Ире Терре

Мы гуляем по Страстному,

По бульвару выходному

И веселому.

Мимо бабочка летела,

А потом взяла и села

Мне на голову.

Не скажу, что дар небесный,

Выбор частный, выбор честный

Бабки-липки неизвестного названия.

Рядовой летучий случай.

Согласитесь — это лучше

Голубка на голове у изваяния?

* * *

Тропинка, тропинка, беги от залива,

ложись по песчанику.

Не всё же так плохо, не всё же так криво,

не все же несчастные.

И так надоело писать о режиме,

об идеологии.

А хочется просто, чтоб многие жили,

и чтоб умирали немногие.

* * *

Идешь на меня похожий...
М. Ц.

Сидишь на меня похожая,

с утра отгоняя грусть.

Невидное крылышко Божье,

увижу и остановлюсь.

Давай объясняться по-русски,

давай объясняться в любви;

тебя зовут трясогузка,

меня — как хочешь зови.

Ни звёзд, ни росы, ни пыли,

небес голубое вино,

мы вместе с тобою были,

мы жили здесь заодно.

За всех не владеющих речью,

за каждую былку и тлю,

за птичье, за человечье —

смеюсь, говорю, люблю.

* * *

Как хорошо на Родине. Как тихо.

Ни птицы, ни машины, ни ручья.

Беззвучная черкнёт звезда-франтиха,

Да и умчится в тёплые края.

И славно, что не очень говорится.

И день погас. И тьма не тяжела.

...Поговори со мною, половица,

«Спокойной ночи» пожелай.

* * *

Сперва сказала акушерка «Парень».

Потом отец уволился в запас.

Потом червей в коробочку копали.

Потом седьмой. Потом десятый класс.

Кривые строчки. Тесные ботинки.

Над пропастью. Во ржи. Лавиной Блок.

Театр. Ещё театр. Полтинник.

Замеченный случайно ангелок.

Сосновый лес. Сплошное Бологое.

Куда-нибудь. Давай, куда-нибудь.

И это утро. Бледное, худое,

Боящееся на себя взглянуть.

Вадим Жук. Родился в 1947 году в Ленинграде и с тех пор живёт и пишет. Нынче в Москве. Написанное им для театра играли в полутора десятках городов. Сам создал Театр-студию "Четвёртая стена". Работает для анимации. Иногда играет в кино. Публиковался в "Октябре", "Знамени" "Арионе", "Звезде" и т. д. Выпустил пять книг. Последняя книга лирики "Ты". Всё время женат.