Когда придёт собака

Когда метрономы склоняются к декабрю

верхушками сосен, плечами дорожных знаков,

в безветрии и чистоте, прорисованной снегом,

петляет, замысловатый выводит крюк,

минуя овраги, условная дзен-собака

к пересечению местности с человеком.

Сугробы у рта – наметает слова пурга

не выдохнуть звёзды сквозь плотное одеяло

слежавшихся за ночь. Покалывает в груди.

Количество снов на квадратный пакет молока

осталось нетронутым в миске, и только вяло

виляет хвостом что-то важное впереди.

Исчёрканной пастью зевает в столе тетрадь.

По местному времени – пить, по Иркутску – плакать,

по небу – в четырнадцать тридцать пять

приходит моя собака.

Старый ныряльщик…

Старый ныряльщик вытер со лба морщину,
долго курил отсыревшую сигарету.
– Если нырять, то надо нырять глубоко,
чтобы давило виски, не хватало света,
воздуха, чтобы копеечная монета
казалась суммой, а лёгкие – молоком.
– Так говорил не старый ещё мужчина,
но старый ныряльщик, пахнущие песком
руки слегка дрожали перед прыжком.

Проблемы коммуникации у китообразных

                                 Грегори Бейтсону

Ловко поддев плавником неровность волны
мягко вспорол границу воды и неба
с гидродинамикой всё у дельфина отлично
как у акулы, только не так свирепо
увлечённый непостижимостью глубины
оторвался от стаи, как это бывает обычно
и пропал в глухомани сенсорной тишины.

Сваливает без разбора то там, то тут
тёмное море свои многотонные складки
территорией поглощаются все попытки
отыскаться, даже киты и косатки
не услышат, тем более не поймут
только ветер качает этот пустынный, жидкий
невнимающий мир, обрывает неба лоскут

Сквозь условность широт он пронзителен и напрасен
различает только внутри аритмичный стук
вот и ты как дельфин, одинок и китообразен
всё плывёшь и кричишь – Уловите мой ультразвук!

Крик

Как протяжно она молчала, закрыв окно,
и от этого лопались стёкла узором трещин,
выпадали из рук у таких же молчащих женщин
бытовые предметы, выплёскивалось вино
из бокалов, реальности тонкое полотно
натянулось до звона, сжимая людей и вещи.

Что-то лопнуло в ноосфере, нарушив ход
бесконечной ленты событий, и крест не вышит
или дрогнула мелко рука у Того Кто Пишет,
пропустив изначально задуманный эпизод,
облегчённо осыпались стёкла, остался тот
за кого так молчала, он снова живёт и дышит.

Хаски Того

Человек может взять акварель, закусить губу
И практически только белым, чуть-чуть голубым
Разнести по окну холста этот снежный дым
Заподозрив за ним утопающую тропу
Он подносит к глазам подозрительную трубу

По искрящему руслу Юкона, сминая снег
Продвигается тёмной нитью собачий лай
Разбивая стекло Безмолвия, рвётся край
Белизны, на санях безмолвствует человек
Седина запечатала кожу закрытых век

Только Того ведёт упряжку, срывая хрип
С одуревшей стаи, собачьим своим чутьём
Проникает в пространство, пульсирует на подъём
И на спуске, сжимаясь в пружину, в постромок скрип
Невзирая на голод, на ветра слепящий шип

Только Того знает как надо смотреть в луну
И обнюхивать небо, вдруг звёздная чешуя
Чем-то пахнет, когда арктическая струя
Задувает земные запахи, в Белизну
Превращая мир, в стерильную тишину

Болшево

Там сосны – это единственное, что я знаю…
                                     М. Цветаева

Как же так... как меня сюда занесло?
Перелилось моё вино, на столе и рубашке пятна
образуют архипелаг, бормоча невнятно
выделяешь какое-то слово или число
нечитаемо, невычисляемо, всем назло
собираешься в ночь, хоть куда-нибудь, но обратно

Проводница за чаем читала мою судьбу
и подушечки пальцев царапали код ладони
ничего не сказала, смотрела в окно как гонит
чей-то посох деревьев осеннюю голытьбу
возле станций переходящую на ходьбу
оставляя худые тени на головном вагоне

Ледяные дожди,с юго-запада тянет Москвой
постаревшим Арбатом, Останкинской телебашней
иногда часы здесь показывают вчерашний
неудавшийся день, ты идёшь провожать конвой
и забытая чайка, кричавшая над Невой
узнаётся на Яузе маленькой и уставшей.

Внутренняя звезда

Где-то внутри. Так глубоко внутри,
что и представить не хватит воображения,
падает в бесконечности, падает и горит
самым внимательным светом твоя звезда.
С первых секунд тишины твоего рождения
до миллиардов лет твоего "всегда".

Вот и моя мигает из глубины,
но с расстояния сорока световых
приблизительно лет, так нечётко видны
мелкие буквы её ко мне обращения.
Ей ведь там тоже непросто, а для двоих
не предоставили нам подходящего измерения.

Остаётся

Остаётся... С солью на губах
переплыть дорогу, выбрать реку,
расступиться перед человеком
в стоптанных и пыльных сапогах,
кто уже до ниточки пропах
этим нескончаемым пробегом.

Остаётся, сажей на плече,
цвет волос случайной незнакомки,
частый пульс, достаточно негромкий
чтобы достучаться без ключей.
Там, в окне, пронзительно ничей
берег с тишиной по самой кромке.

Остаётся пламенная нить
операционного, интимно
тлеющего шва. Под звуки гимна
не уснуть, не поубавить прыть.
Остаётся – верить и любить.
Пафосно. Заезженно. Наивно.

Светло

Всё равно светло. Эта взвинченная монета
остаётся орлом или решкой пока в полёте.
Вы живёте или ещё не совсем живёте...
В состоянии ли у Шредингера планета?

Всё равно светло. Старый лодочник крошит время,
высыпает остатки – недели, часы, минуты.
Неокрепшие стаи мальков, изменив маршруты
возмущают полоску воды, разгоняя тени.

Всё равно светло. C расстоянием рвутся нити
устаревших давно невербальных коммуникаций.
Промолчав у прибоя, у пены цветущих акаций
напишите два слова – " Пожалуйста, сохраните"

Всё равно светло. Улыбнуться и крикнуть в небо
Непогода ответит резко, континентально.
Как-же просто, легко, свободно и не летально
проходить дождём по сырому берегу слепо.

Алексей Исхаков. Родился в Саратове, живет в Москве, иногда в Санкт-Петербурге. Участвовал в программе "Вечерние стихи". Также принимал участие в Чемпионате Балтии на сайте Stihi.lv ("Когда придёт собака" – вошло в Топ-100).